— ПалПалыч! Там Сисястик голой жопой сверкает!

Прокричав мне это в приоткрытую дверь, Серёга Пикачулин помчался разносить новость дальше. Не дело, конечно, десятикласснику так с директором школы разговаривать, но этот конкретный десятиклассник родился сыном министерши, так что оказался неприкосновенным. Выбросив его из головы, я озабоченно вскочил и помчался к классу Сисястика. У заветной двери уже толпился народ. Школа наша была дореволюционной постройки, с окошками над дверями классов, так что я даже не удивился. Растолкав молодёжь от подставленного стула, я столкнул с него пыхтящего физкультурника и залез на стул сам. Поднявшись на цыпочки, заглянул в пыльное окошко.

Сисястик как раз рисовала на доске какие-то формулы и, неся что-то на непонятном-арифметическом, наклонялась, следуя записи, к нижнему углу доски. Обычно гладкая плотная прическа Сисястика сегодня была какой-то расхлябанной, а надетыми на ней оказались туфли на офигенско высокой шпильке, светло-коричневые чулки с раритетным швом по задней вертикали и пиджак. Просто длинный пиджак. Длинный, но не оставлявший сомнения, что на Сисястике таки чулки, а не колготки: ажурная резиночка беззастенчиво резала верхней кромкой по нежному белому бедру, крокодильчики пояска сверкали в утреннем солнце.

Наклоняющаяся Сисястик вызвала шумный вздох меж замерших в небывалом внимании старшеклассников, да и у меня перехватило дыхание: подол пиджака медленно полз по крутому бедру и кругленькой ягодице. Еще чуть-чуть... Сисястик выпрямилась, бросила строгий взгляд в класс и выстрелила в учеников какими-то «косинусами». И вдруг потянулась к верхней кромке доски, чтоб быстрой инопланетянской вязью протанцевать очередные символы. Пиджак легко скользнул вверх, и долгие три секунды утренний свет из окон сверкал на алебастровой коже, скульптурно выделяя оголённые ягодичные складки, такие тугие и одновременно нежные...

Я соскочил со стула, сунул его какому-то растерянному отроку, так и не дождавшемуся своей очереди, и распахнул дверь в класс. Елейно позвал:

— Виктория Степановна!

Сисястик вздрогнула и медленно повернулась ко мне. У меня вновь перехватило дыхание от её красоты: обрис лица сердечком, обрамлённый пышными золотыми локонами, лисий разрез зелёных глаз, курносый носик мило вздёргивает верхнюю губу, что компенсируется невероятно полной нижней; всегдашняя золотистая чёлка-пони, придававшая лицу наивно-детский образ, просто молящий, чтоб его обспускали, чёлка эта превратилась сегодня в крутую волну, игриво падавшую на один глаз. Но главное виднелось в вырезе пиджака: оказалось, под ним Сисястик не голая, а обтянута, словно второй кожей, нежнейшей тёмно-коричневой водолазкой, абсолютно прозрачной, заканчивающейся тугим бархатным ошейником, — и сквозь эту прозрачную ткань в V-образный вырез пёрли огромные, круглые, гладкие достоинства Сисястика.

На самом деле держали мы в руках груди и покрупнее (тут налился молочной сладостью размер пятый, не больше), но тело Сисястика не обременял ни грамм жира, а размер одежды она носила не то 44-й, не то вообще 36-й, — я не разбираюсь, но талию её готов на спор обнять пальцами двух рук. На таком изящном теле груди смотрелись феноменально огромными. Когда она шла, непроизвольно покачивая ими, казалось, что буфера вот-вот перевесят, и Сисястик упадет. Не знаю, видела ли она когда-нибудь своё тело ниже ИХ... Разве что ступни.

Итак, Сисястик замерла с мелком в одной руке и указкой в другой, а в расходящихся снизу полах пиджака виднелся край суперкороткой бархатно-чёрной юбки, оставлявшей открытым самый мысок тёмных трусиков.

— Извольте следовать за мной, — сказал я и, раздвигая толпу взглядом, прошёл в свой кабинет. Сисястик цокала позади.

Пропустив девушку вперёд, захлопнул дверь, повернул ключ, произнёс, не оборачиваясь:

— Ну, и как это называется?

— В чём дело, ПалПалыч, — плачущим голоском затараторила Сисястик, — что вы имеете ввиду? Всё под контролем!

— Под чьим контролем? — я обернулся к ней, растерянной, сдувающей с глаза распутную чёлку. В боевом вечернем макияже, с бурно вздымающейся грудью, чуть не рвущей пуговицы пиджака, выглядела она потрясающе. Меня хватало лишь на то, чтоб сдержать мимику, непослушное же сердце лупило где-то под двести.

— Моим, — пискнула Сисястик. — Под моим контролем!

Я вздохнул:

— Виктория Степановна! Когда вы ходите по школе в блузках, пуговицы которых просто рвут петли... или в рубашках, где даже нагрудные карманы не в силах сгладить ваши эрегированные соски... или в водолазках, которые вносят ваш бюст в класс за минуту до того, как войдёте вы сами... В общем, я готов закрыть на всё это глаза, потому что понимаю: сороковой размер одежды не в силах усмирить то, что предназначено для шестидесятого! Весь педсовет утверждает, что вы разлагающе влияете на школьников, и только я защищаю вас, хотя и согласен с ними в глубине души. Разумеется, это происходит потому, что вы, Виктория Степановна, мне безгранично симпатичны как человек. Но не только! Я придерживаюсь мнения, что педагога формирует психология, логика и профессионализм, а не патология телосложения, — я позволил себе страстный гневный взгляд на её поникшие титьки. — Но сегодня, Виктория Степановна... Это просто невообразимо! Что вы себе позволяете?!!

От моего внезапного рявканья Сисястик вздрогнула, тяжело подпрыгнув грудями, и вновь заныла:

— ПалПалыч, у подруги день рожденья... В клубе всю ночь... Не успела переодеться...

— Молчать! — рявкнул я, в два шага преодолел между нами расстояние и чуть не уткнулся носом в её перепуганное личико. От Сисястика пахло тонким изысканным парфюмом. — Почему голая в школу пришла?!

— Так я же объясняю...

— Молчать! Почему голая?!!

— Так я же пиджак...

— Этот что ли?!! — я подкинул полы, обнажая микро-юбку, не скрывавшую кокетливых чулок на пояске.

— Ничего же не видно, — скуксилась она.

— Мне — всё видно!

Она открыла было рот возразить, но я перебил:

— Голубушка! Да от вас разит алкоголем!

Сисястик перепугано отпрянула:

— Не может быть! Я же только бокал шампанского... Ну, два! Но в полночь же... Не может быть!

— Молчать, — зашипел я. — Что вы себе позволяете?! Являетесь на работу пьяной и голой! Врёте в лицо директору!

Собираясь с духом, Сисястик прикрыла глаза (тень её длиннющих ресниц легла на половину щеки) и глубоко вздохнула, почти вывалив свои огромные груди в вырез пиджака.

— Я надела пиджак, — отчеканила она. — Никто ничего не видел.

— Не видел? — я, типа, удивился и отпрянул. — Что ж, убедите меня.

Сисястик настороженно молчала.

— Итак, вы ведёте урок. Вот перед вами доска, — я кивнул на плакат-пособие эволюции человека, висящий на стене. — Извольте подойти и показать верхнюю кромку доски.

Она молча подошла и, подняв руку, коснулась верхней кромки плаката, благо была на десятисантиметровых каблуках.

— Нет, — ухмыльнулся я, — вспомним реальные размеры доски. Коснитесь гвоздика!

Сисястик вздохнула и обречённо потянулась. Пиджачок пополз вверх, обнажив, как давеча, ягодичные складки. Я тут же оказался рядом и стал шлёпать по ним снизу — по одной, по другой, по одной, по другой:

— А это что? Это что? Это что?

После секундного замешательства, Сисястик прикрыла ягодички ладошками:

— ПалПалыч!

— Что, «ПалПалыч»? У меня же нет зеркала, показать вам, какой видел вас класс! Пришлось так... А теперь наклонитесь!

— ПалПалыч! Я же не наклонялась!

— А вот вы мел уронили, — я бросил на пол у её ног авторучку. — Ну же! Поднимайте мел!

— Я не стану, — она замотала головой и грудями.

— Прекратить препираться! Как оделась, так и работай!

Бросив на меня обречённый взгляд через плечо, Сисястик начала наклоняться на прямых ногах. Пиджачок пополз вверх, юбочка тоже. Замерев, девушка решилась на хитрость: она присела на корточки и потянулась к авторучке. Я метнулся к ней и задрал пиджачок. О, да! Узкая юбочка скользнула по бёдрам чуть не до пояса, обнажив восхитительную розовую попку, перечёркнутую двумя тесёмками стрингов.

— Вот какой видел вас класс!

Сисястик вскочила и яростно повернулась ко мне:

— Что вы себе позволяете?!

— Я?!! Это ВЫ что себе позволяете?!! Явиться в таком виде! Вы что, проститутка?! Ладно, вы — проститутка, но здесь вам не бордель! Здесь — гимназия!!! Пиджак распахните!

— Да вы... Да что вы себе... — задохнулась Сисястик. — Да я вам!... Да я вас!..

— Распахни, я сказал!

Схватив её за руки, рванул к платяному шкафу с дверцей-зеркалом, чтоб Сисястик видела себя в рост, и резким движением (пуговицы брызнули в стороны) сорвал пиджак с плеч, оставив болтаться на локтях, как бы связав пиджаком её руки за спиной.

И задохнулся от восхищения.

Огромные сисястиковы сиси распирали тонкую прозрачную ткань мини-платьица, слегка украшенного по лифу гепюровым узором, и переходящего под кокетливым пояском-цепочкой в бархатное подобие юбки. Сквозь ткань прекрасно просматривался безумно нежный, ажурный, прозрачный коричневый лифчик. Сквозь него чётко темнели соски.

— Посмотри на себя, — придерживая сзади за локти, зашептал я Сисястику в ухо. — Ты же выглядишь, как проститутка... У тебя грудь просвечивает. Эта! — я схватил её за огромную, нежную левую сиську. — И эта! — схватил другой рукой за правую. — Эта! — сдавил и поднял левую. — И эта! — сдавил и потянул вперёд правую. — Эта! И эта! И эта! — уже орал я, тиская и крутя её груди.

Сисястик отшвырнула мои руки и развернулась в праведном гневе, даже не пытаясь прикрыть свои вызывающие буфера. Сейчас выскажет благородную отповедь моим сексуальным домогательствам и хлопнет дверью. Нет, этого мы позволить не можем.

Отступив, я оперся жопой на письменный стол и, скрестив руки на груди, совсем другим, спокойным и деловым тоном сообщил:

— Коровкина, я тебя увольняю.

Бровки Сисястика раздвинулись, складочки на лбу разгладились, открытый ротик из гневного стал испуганным.

— Но так как до лета мне преподавателя математики не найти, — продолжал я, — то увольняю я тебя через четыре месяца.

Эмоции застыли на ее личике, отразив мысль: «Кажется, не всё потеряно»

— Всё это время ты у меня будешь пахать без премиальных, на голом окладе.

Лицо Сисястика исказилось в маску ужаса.

— И поскольку, как мне до лета не найти работника, так и тебе до лета не найти работы, ты БУДЕШЬ вкалывать на меня за копейки.

Сисястик была готова зарыдать.

— Потому что, — добил я девушку, — у тебя выбор: либо формулы в классе рисовать, либо на трассе хуи сосать.

Глаза Сисястика наполнились слезами. Она кинулась ко мне, пытаясь протянуть руки, но руки-то оказались связаны за спиной пиджаком!, и девушка упала передо мной на колени:

— ПалПалыч, миленький! Простите меня! Пожалуйста! Пожалейте! Я больше так не буду!

Помнится, ползала тут уже одна: белобрысая практиканточка явилась на службу вульгарно накрашенной, я и вызвал её «на ковёр». Правда, та умнее оказалась: упав на колени, практиканточка тут же вцепилась мне руками в ягодицы и уткнулась личиком в пах, а поняв, что я не против, ловко вытащила наружу мой член и вкусно отсосала. Правда, на работу я её всё равно не взял: костлявая и сисек нихера никаких.

Что ж, значит, этой придётся объяснить.

Я вздохнул:

— Даже не знаю...

Сисястик глядела на меня с мольбой и шмыгала носом. Я отклонился назад и выдвинул заветный ящик стола. Пару секунд задумчиво выбирал из приспособлений, разложенных на багровом бархате, потом решил сегодня обойтись без изысков и вынул оттуда простые наручники, кожаную плётку-семихвосткуи и тонкий длинный стек с кожаной лопаточкой на конце. Расширившимися, отказывающимися что-либо понимать глазами Сисястик смотрела, как я раскладываю перед ней этот набор.

— Придётся тебя выпороть.

— Что?... — пролепетала она.

Итак, момент истины. Всё, что я делал до сих пор, можно было спустить на тормозах. Сейчас же я должен перейти черту, и будущее непредсказуемо, вплоть до уголовной ответственности.

Показалось ли мне, что под испугом в её глядящих на плётку глазах поплыл туман возбуждения?

Не дав себе засомневаться, я влепил Сисястику пощёчину.

Охнув, она села на пяточки и, прижав пылающую щечку к плечику, непонимающе уставилась на меня.

— Повтори, что я сказал.

— Что?...

Я ударил её по второй щеке. Сисястик зажмурилась:

— Я не поняла!

С рычанием я принялся хлестать девушку по щекам раскрытой ладонью, а она не могла прикрыться, ведь руки ее по-прежнему были стянуты за локти за спиной:

— Не поняла?!! Ты — дура? Отвечай, ты — дура?!

— Нет! — визжала она. Сквозь зажмуренные веки брызгали слёзы.

— Врёшь! — я продолжал лупить её по лицу. — Ты сама сказала, что не понимаешь! Значит, ты — дура! Отвечай, ты — дура?!

— Да! — визжала Сисястик.

— Полным ответом, тварь!

— Я — дура!

— Полная дура!

— Я — полная дура!

Схватив за волосы, я запрокинул ей голову и стал хлопать ладонью по шейке и нежным, прыгающим грудям:

— А что тогда ты, дура, в школе делаешь, а?! Какого хера припёрлась?!

— Работаю я тут, — рыдала Сисястик.

— Да кто ж тебя, дуру такую, на работу взял?!

— Вы!!!

— Врёшь, тварь! — я принялся шлёпать её по губам. — Начальнику врёшь! Не мог я дуру на работу взять! Ты проникла в школу обманом! Ты еще и обманщица! Отвечай, ты — обманщица?!

— Да! Я — обманщица, — плакала Сисястик.

Я выпрямился, стараясь отдышаться:

— Гнусная лгунья. Что и требовалось доказать.

Сисястик сидела на полу, согнувшись в три погибели, и ревела.

— Ладно, — примирительно сказал я. — Приведи себя в порядок.

Всхлипнув, девушка медленно встала на подламывающиеся ноги. Злобно хохотнув, я схватил её сзади за шею и швырнул на пол:

— Кто тебе, сука, с колен позволял вставать?! — заорал в удивлённое зарёванное лицо и снова принялся хлестать её по раскрасневшимся, безумно красивым щекам. — Кто позволял?! Ты прощения просишь? А хули тогда с колен встаёшь?! Не сметь!

— Я поняла! — кричала она.

Я выпрямился. Неловкими движениями, не поднимая на меня глаз, всё ещё всхлипывающая Сисястик натянула пиджак на плечи и запахнула полы.

— Ах ты потаскуха развратная, — с горечью сказал я и больно схватил девушку за растрёпанные волосы. — Что ты делаешь, блядь такая?

— В порядок себя привожу, — взвизгнула она. — Вы же сами велели!

— В порядок?! А иди-ка сюда!

За волосы я подволок её к зеркалу и ткнул, коленопреклонённую, лицом в стекло:

— Кого ты видишь?

— Не знаю, — вновь заплакала Сисястик.

Я влепил ей профилактический подзатыльник:

— Конечно, не знаешь. Ты же дура, мы уже определились. Только вот и я не знаю, кого я вижу! Судя по пиджаку — училку... А судя по раскраске, — я сдавил пальцами её щёки, заставив выпятить в зеркало губки, — судя по сиськам полуголым, — я сунул руки в вырез пиджачка, вновь распахивая его, и, сжав сиськи с двух сторон, явил их, набухшие, зеркалу, — судя по длине юбчонки, — я задрал её, обнажив прозрачные стринги, под которым совершенно отчётливо не было ни волоска, зато прекрасно виднелся верхний край половой щели, — по чулкам твоим блядским судя, — трясущимися руками огладил кружево, — ты не училка, а шалава. Вот и приведи свой внешний вид в соответствие!

— Я не шала-ава! — заплакала Сисястик.

— Опять врёшь?! — взревел я и отвесил ей оплеуху. — Все знают, что ты — шалава! Девка с такими сиськами, — я принялся шлёпать их, выпирающие из лифчика, — не может не быть шалавой! Ученикам сиськи за пятёрки показывала?

— Не-ет! — плакала Сисястик. — Сочиняют они всё!

— Показывала! А Пикачулину вообще между сисек дала!

— Не давала!

— Опять врёшь, лгунья! — я схватил со стола плётку и начал хлестать её по грудям — страшно, но не больно, слишком уж они были запакованы в ткань. — Грязная лгунья! Он всей школе трусы твои показывал, которыми ты, проблядь, сперму с сисек вытирала!

— Украли у меня их! — кричала в отчаянии Сисястик. — Пикачулин и украл! А потом надрочил в них!

— Ах ты, клеветница! — задохнувшись от возмущения, я стал хлестать её по ягодицам, стараясь попасть снизу, по голым нежным складочкам. — Ты на чьего сына пасть разеваешь, пизда голодная? Вообще в системе образования работать не хочешь? Не мог он красть! И врать не мог! И пятерку получить не мог, потому что тупой! Только за взятку он мог начать учиться!

— Мне мамаша его позвонила! Мне мамаша его приказала пятерку поставить!

Я начал хлестать её по голеням и бёдрам с удвоенной силой:

— Ты что, вообще охуела?! Ты на кого клевещешь, сука?! Мозгами подумай!!! Лучше признайся, что давала ему! Признайся, давала?!

— Давала! — рыдала Сисястик.

Я хлестанул её плёткой по спине:

— Ах ты, шалава! Сиськи пацанам показывала!

— Показывала!

— Полным ответом, прошмандовка!

— Показывала пацанам сиськи!

— Сиськи свои большие, блядские!

— Мои большие блядские сиськи!

Я толкнул её личиком в пол. Жопа оказалась оттопыренной, задравшаяся юбочка обнажила едва прикрытую тесёмочкой расслабленную, точно в ожидании, анальную дырку. Прямо под ней прозрачная тёмная ткань раздавливала богатую губками мясистую пиздёнку. С упоением я принялся хлестать плёткой круглые ягодички, тут же вспухавшие багровыми следами:

— Значит ты кто?! Кто, я спрашиваю!

— Блядь, — рыдала в пол Сисястик.

— Неправильно! Ты — грязная блядь! Дешевая шалава! Повтори!

— Я дешёвая шалава и грязная блядь!

— Ну, вот и выяснили, — я прекратил порку и задумчиво посмотрел на прекрасную разалевшуюся от побоев попку, на просящуюся наружу пиздёшку. — А знаешь, кто хуже бляди?

— Нет, — прошептала Сисястик, тут же переставшая плакать, но не смеющая поменять положение.

— Хуже бляди только неумелая блядь, — наставительно сказал я. — Такая, как ты. Ну ничего, мы тебя поправим... Например, как положено бляди трусики носить?

Сисястик промолчала, но мне было не до неё. Присев на корточки, я принялся пальцем запихивать ткань трусиков ей в пизду и с изумлением обнаружил, что Сисястик мокрющая, как бутылка с маслом!

— Вот так! — я схватился за трусики и пилящим движением втёр их ей в промежность, так что мясистые малые губки выпали наружу по обе стороны ткани и затрепетали. — Вот так блядям трусики носить полагается! — Не удержавшись, я принялся ласкать пиздёшку пальцами, мять, растягивать. Сисястик постанывала, то ли от лёгкой боли, то ли от лёгкого наслаждения. Очень хотелось облизать и обсосать эту нежную плоть, но — нельзя, не в тему.

— Скидывай пиджак, — велел я, наигравшись.

Сисястик послушно выпрямилась и позволила пиджаку упасть на пол. Я присел позади, через её плечо глядя на наше общее отражение:

— Ну вот скажи мне, разве блядь имеет право на лифчик?

— Нет, Пал Палыч, — всхлипнула Сисястик и потупила глазки.

— Снять немедленно!

Жалостливо всхлипнув, девушка потянула вверх юбку, чтоб снять платье. Ах, ну да, иначе ей не справиться: там лямки всякие... Нет, так не пойдёт. Во-первых, долго, во-вторых, платье мне нравится.

— Отставить снимать платье! — заорал я и с оттяжечкой, больно шлёпнул ладонью по обнажившимся круглым ягодичкам, так, что они потом еще чуть-чуть подрагивали. — Кто разрешал снимать платье?!

Сисястик тихо вскрикнула и судорожно натянула юбчонку на место.

— Ладно, — смилостивился я, — лифчик можешь не снимать. Просто сиськи наружу вынь. Но платье оставить!

Всхлипывая, Сисястик расстегнула молнию на спине, залезла спереди под прозрачный гепюр, вытащила наружу нежные большие груди, свернула чашечки лифчика вдвое, и положила груди сверху, как в ладони. Я молча застегнул ей молнию.

— Волосы.

Она подняла руки и в два движения вытянула шпильки. Прическа распалась роскошным золотым хвостом — от затылка почти до попы.

— Ну вот, — удовлетворённо сказал я.

Мы оба, затаив дыхание, смотрели на её волнующее отражение: короткая юбочка, из под которой подрагивают темные складочки половых губ, нежный, припухший от шлепков ротик, раскрасневшиеся от пощечин щёки, влажные покорные глаза (левый чуть скрыт падающей волной золотой чёлки), и даже потеки туши на щеках легли, словно от руки визажиста: будто длинные тени ресниц, не уродующие, но придающие по-детски припухшему лицу флёр беззащитности, — и конечно же феноменальные, огромные груди, трогательно белые, растягивающие прозрачную ткань, круглые, приподнятые сложенными чашечками и стиснутые лямками бюстгальтера, они призывно смотрели прямо в зеркало крупными сосками, окруженными очень большими розовыми ореолами.

— Как тебя угораздило родиться с такими ореолами? — светски спросил я, чуть не захлёбываясь слюной, и легонько шлёпнул ее по соскам. — Это же отвратительно. Они же размером с кофейное блюдце. Фу, как вульгарно!

— Простите, ПалПалыч, — Сисястик потупила глазки. — Если позволите, я прикрою их ладошками, чтоб не портить вам вид на мои грудки...

— Я тебе прикрою! Это так вульгарно, что даже волнует. А если мне станет неприятно, я просто ещё раз тебя ударю. Теперь видишь, как должна выглядеть блядь?

— Вижу.

— Красиво?

— Да...

Я влепил ей подзатыльник:

— Нихера это не красиво! Это вульгарно! Пошло! И возбуждает низменные желания! Поняла?!

— Поняла!

— Расскажи, какая ты!

— Я пошлая, вульгарная, возбуждающая низменные желания.

— Молодец, — я сунул руку спереди ей между ног, немного потрепал половые губки, потом крепко ухватил за них и потянул. — А теперь ползи за мной. И неси это!

Я вложил ей в рот плётку. Так мы пошли к столу — я пятился на корточках, подтягивая Сисястика за собой за пизду, и она, на коленях, сжимая зубами плётку и преданно глядя мне в глаза. У стола я отпустил её, поднялся на ноги, взял наручники и сковал ей руки за спиной. Сисястик не сопротивлялась. Забрав изо рта плётку, я сел на краешек стола, широко разведя ноги, и велел:

— Ближе ползи.

Сисястик подползла.

— Еще ближе.

Сисястик подползла, настороженно глядя на мою ширинку, что оказалась в десятке сантиметров от её лица.

— Плечи расправь.

Она расправила, ещё больше выпятив груди. Теперь они касались моих бёдер и, двигая ногами, я мог сжимать и отпускать их.

— Ну, рассказывай про свои блядские дела.

— Что?... — она распахнула непонимающие глазищи, и я с наслаждением влепил ей пощёчину, швырнувшую ее на пятки.

— Выпрямись. Плечи расправь. Рассказывай.

Сисястик, всхлипывая и шмыгая носом, начала:

— Я проститутка и веду блядскую жизнь...

Чуть отодвинувшись, я больно сдавил коленями её буфера:

— Отставить пиздострадания! Рассказывай, как пацанам за оценки сиськи показывала!

Она вскинула на меня испуганные глаза:

— Но я не...

Рукой было не дотянуться, поэтому я схватил стек и, в последний миг сдержав руку, ударил её по щеке.

— Ты уже созналась! Подробности хочу!

— Да, ПалПалыч! — Сисястик ни то спряталась от стека, ни то поклонилась.

— Выпрямись!

Она выпрямилась и, глядя на меня полными слёз глазками, заговорила:

— Я показывала десятиклассникам грудь за оценки...

Я ударил ее стеком по другой щеке:

— Груди у приличных жён, а у блядей — сиськи! Привыкай к терминологии!

— Сиськи! — покорно согласилась Сисястик. — Я показывала ребятам за оценки свои большие сиськи. Только двоишникам, потому что люблю хулиганов. В первой четверти за четверки я разрешала им полапать сиськи через одежду, а за пятерку расстегивала блузку и показывала их в лифчике. Три минуты ребята могли смотреть на мои круглые белые сиськи. Они уже знают наизусть всё моё бельё, и белое, и черное, и красное. Оно все очень ажурное и прозрачное, так что соски просвечивают, и им это очень нравилось. Но больше всего мальчишки любили плотные лифчики, потому что они поднимают груди...

Я ударил её стеком.

— Простите! Сиськи! Они поднимают сиськи и собирают их в кучу, а мои ореолы вы сами видели, они такие большие...

Я замахнулся.

— Безобразно большие, — поправилась Сисястик, — вулгарно большие! В плотных лифчиках-пушапах они почти до середины оказываются обнажёнными. Ребята просто слюнями истекали, глядя, на розовые полукружья моих ореолов. Во второй четверти мальчишки заскучали, успеваемость понизилась, и я подняла планку: за четвёрки я разрешила лапать меня в лифчике, а за пятерку раздевалась топлесс. Целых три минуты они могли смотреть, как я с голыми сиськами проверяю их тетрадки. От движений моих рук сиськи нежно колыхались, и мальчикам это очень нравилось. В этой четверти я еще подняла планку: за четверку я топлесс проверяю тетрадки, а за пятёрку разрешаю минуту мацать мои гру... Сиськи! Лапать и мять мои сиськи! Но ребята, смотрю, снова начинают скучать. Сначала им засчастливку было просто меня по бархатной коже дрожащими ручонками погладить, а теперь уже мнут изо всех сил и за соски дёргают.

Сисястик замолчала, скромно потупив глазки. В моих штанах бушевала революция. Я сам не заметил, как пододвинулся ближе и начал мять подставленные мне груди и теребить сосочки. Я судорожно дышал и постоянно облизывал губы. Поняв, что она закончила, я хрипло спросил:

— А что ты придумала для последней четверти?

Не поднимая глаз и алея щеками, словно от стыда, она произнесла:

— За четвёрку я разрешу им не только мять мне сиськи, но и целовать их. А за пятёрку... За пятерку я разрешу им дрочить, глядя на меня голую. Боюсь, правда, что привыкнут они к концу года. Тогда перед контрольными придётся стимульнуть их — начну себя демонстрировать, оглаживать, сиськами трясти, стонать при этом, пальчик посасывать... Придумаю что-нибудь. Я же — блядь.

Поняв, что стремительно теряю авторитет, лаская её грудь, я сильно сдавил через ткань соски, заставив девушку вскрикнуть от неожиданной острой боли:

— Ты не просто блядь! Ты распутная шалава и мокрощёлка!

— Да, ПалПалыч! Я — мокрощёлка! — вскрикнула Сисястик. — Я — распутная шалава!

Я снова хлестанул её по щеке — раз, другой, третий:

— Какой я тебе ПалПалыч?! Что за панибратство! А ну-ка, зови полным именем!

— Да, Павел Павлович! Простите меня, Павел Павлович!

Ещё раз больно крутнув Сисястику соски, я приказал:

— Дальше рассказывай. Как Пикачулину в сиськи дала.

— Дала, — покорно кивнула она. — Он за посмотреть учиться не соглашался. Пришлось стимулировать...

— Вон оно как! Но я слышал кое-что по-интереснее. Загордившись успеваемостью своих пацанов, ты с Шапошниковой поспорила, что и её Пикачулина учиться заставишь. И что он за одну четверть станет отличником.

— Это правда. И ведь сделала! Экспресс-метод: я ему сразу сиськи показала, погладила их, поулыбалась, слюнку на сосок пустила, а потом спрятала в лифчик и сказала, что если он за четверть пять получит, я ему их трахнуть позволю.

— И на что спорили?

— На штуку...

Я протянул руку, взял ее за пухлую нижнюю губу, ощутив пальцами приятное тепло и влажность внутренней поверхности, и потянул к себе. Перехватил за шикарный хвост, заломил голову, звонко шлёпнул по губам:

— Опять директору врёшь? Я слышал, что на мужика вы спорили.

— Так я и говорю, — зашептала она, таращась на меня задранной головой, — на штуку ее мужика мы спорили.

Еще раз дёрнув, я отпустил волосы. Сисястик сразу поднялась на коленях и развела плечи.

— Мы договорились, что он меня трахнет...

— Куда?

— Ну, это, — Сисястик почему-то смутилась, — в вульвочку.

— Что ты сказала?! — взревел я и бросился на неё, схватил снизу за лицо, вдавив пальцами щеки, и принялся хлестать ладонью куда придётся: по глазам, щекам, губам. — У кого это «вульвочка»? Ты что, свою грязную, оттраханную дыру «вульвочкой» называешь?! Ты что, жена благонравная?! Опять забыла кто ты?!

— Я — блядь, — завизжала Сисястик, зажмурившись. — У меня не вульвочка! Грязная, оттраханная дыра у меня! Муж Шапошниковой должен был меня в грязную дыру трахать!

Толчком в лицо я опрокинул девушку на спину, прыгнул сверху, усевшись жопой на ее огромные упругие груди, как на экзотическую подушку, и заёрзал, ловя ощущения, а сам тем временем, сунув пальцы ей во влажный теплый рот, катал голову подвывавшей Сисястика туда-сюда по полу — не больно, но обидно, — и орал, брызгая слюнями:

— Ты что себе позволяешь?! Как ты выражаешься?! В моем кабинете! При директоре! Ах ты, защеканка сисястая! Ах ты, хуесоска портовая! Не сметь такие слова при мне говорить! Ну?! Отвечай, куда он должен был тебя выебать?!

Отпустив ее рот, я занес руку для пощечины и ждал ответа.

— Я не знаю, — сотрясаясь в рыданиях стонала Сисястик, — я же дура! Что у блядей бывает?... Я не знаю.

Легонько шлёпнув красавицу по щеке, я поднялся, отряхнул брюки, занял своё место и сказал:

— Да просто пизда у вас. Хочешь нежно, пусть будет пиздёшка. Ползи к ноге.

Все еще всхлипывая, Сисястик поднялась на колени и, склонив голову, вновь вползла мне между ног, почти ткнувшись лбом в мою натянутую вздыбленным членом ширинку.

— Спину выпрямить, плечи расправить! Теперь рассказывай.

— Мы поспорили на её мужа, — шмыгая носом, с придыханием заговорила Сисястик. — Но она не согласилась, чтоб он меня ебал, — испуганно взглянула на меня и торопливо пояснила, — в пиздёшку. Только отсосать разрешила. На самом деле, так даже лучше. Я стеснительная блядь, у меня пизда сильно мясистая, я её стесняюсь. Так что сосать я больше люблю. Но Шапошниковой я об этом не сказала, начала торговаться. Вот и решили мы, что пока я сосать её мужу буду, она мне пизду вылижет.

— Ну и как? — с интересом спросил я.

— Не знаю еще, — Сисястик вдруг лукаво улыбнулась и кокетливо склонила голову на бок. — Я в воскресенье за выигрышем поеду. Пятерку-то Пикачулин только вчера получил.

— А чего это ты так на меня смотришь? — закипая, начал я. — Тебе кто вообще разрешал без спросу глаза на меня поднимать, блядища? На хуй мой смотри! Представляй, как он там, в штанах выглядит. Если заслужишь, покажу тебе его живьём.

Сисястик послушно перевела взгляд на мою шевелящуюся ширинку и заговорила, рассказывая как бы ей:

— В общем, я Пикачулина сиськами подразнила, и вчера, после уроков, пришлось выполнять обещание. Я запустила его в класс и двери заперла...

— Как ты могла-то? — лениво поинтересовался я. — Он же страшненький. Мелкий, щуплый, носатый, уши локаторами, сам рыжий, глаза раскосые, да и в прыщах весь.

— Да, Павел Павлович, противно конечно, но очень уж хотелось Шапошниковой доказать, что я педагог лучше, чем она. Да и мужу еёному отсосать — бонус очень аппетитный. Вот и терпела. Зашёл этот припиздыш, сопит, из-под чёлки сальной на меня зыркает то одним глазом, то другим. Я на стол перед ним опёрлась, улыбнулась цинично, по-блядски, свеженакрашенными вишнёвыми губами, блестящми дорогим блеском, потом медленно узкую юбку задрала и ноги длинные вытянула. Он смотрит на них, глаз оторвать не может, и сглатывает, так что кадык острый вверх-вниз скачет. Тогда я, всё так же молча улыбаясь, стала пуговицы расстёгивать на блузке, а блузка на мне была белая, пышная, но почти прозрачная, мальчишки сквозь неё весь урок кружевной узор моего лифчика разглядывали. В общем, расстегиваю я пуговки ногтями со свежим алым маникюром, а сама медленно губы разомкнула, так, чтоб влажный кончик языка мелькнул и сказала: «Брюки снимай, мачо». А сама блузочку аккуратно так на спинку стула повесила, полуразвернувшись, чтоб солнце из окна выгодно мои формы обрисовало. Он сразу брюки с себя содрал, а я тем временем лифчик расстегнула, наклонилась вперёд, позволяя ему на пол упасть. Сиськи мои, освободившись, повисли и закачались очень соблазнительно. Вот стою я, нагнувшись, сиськи голые болтаются, и глазам своим не верю: я-то всё это придумала, чтоб он перевозбудился и кончил, недонеся, но, похоже, перестаралась — нестояк у паренька. Ох и намаялась я с ним тогда. Уж и мурлыкала, и на колени перед ним вставала, сиськи мяла, ему их протягивала, шепча: «Давай же, выеби их, выеби мои большие белые сиськи», и лапать себя позволяла, и слюнявить — всё бестолку. Он плачет и злится одновременно, кричит на меня. И говорит вдруг: «Тогда, Виктория Степановна, пизду покажите!» Я ему: «Хуюшки, не было такого уговора!» А он, расплакавшись: «Тогда я всё маме расскажу!» Делать нечего, закатала я юбку, стянула трусики, на парту села и ноги развела. Он аж затрясся весь, мне между ног уставился, чуть носом не уткнулся. Смотрю, пошёл процесс — хуишко наливаться стал. Он его надрачивает, но как-то вяло всё равно. Тогда я себя ласкать начала: клитор из складочек выправила, потрепала немного, губки половые наружу вытянула, поболтала ими, растянула в стороны, вход в пизду показала, палец в себя засунула, потом — два. Смотрю, у него встал почти. Но не совсем. Делать нечего, вздохнула я, иди, говорю, своей ручкой тебе подрочу. Он подошёл, робкий такой, член вяленький мне в ладошку вложил, а сам за сиськи схватился руками, рожу свою прыщавую в них зарыл и давай слюнявить, ушами лопоухими по соскам бить. Я думаю: «Блин, он же меня сейчас там гноем из прыщей пачкает!» И поняла, что мы, как «Красавица и чудовище», только чудовище в мультике аристократичным был, а мой — гоблин какой-то оказался. Но вместо омерзения вдруг такое возбуждение испытала, аж по бедрам потекло! Он мне сиськи мнёт и нализывает, а я одной рукой пизду себе натираю, а другой — член ему наяриваю, да так жарко, что встал, как у танка, за полминуты. Посадила я гоблина своего на стол, сама на колени перед ним встала, грудями обслюнавленными член обняла и стала двигаться вверх-вниз, сначала синхронно, потом сиськами в разнобой, а сама постанываю, даже стыдно. Пикачулин кончил за минуту, все титьки мне улил. Он-то кончил, а я только распалилась, пиздец какой-то! Ну, в возбуждении, и вытерла сиськи своими трусиками, и кинула, с дуру, ему «на память». Я же перед всем этим позором бутылку шампанского в себя влила, чтоб не стесняться... — Сисястик горько вздохнула. — В общем, домой я, переоделась в платьице это блядское, и — к подружке, на день рожденья, в клуб.

С полминуты мы молчали: она, нежно глядя на мою ширинку, и я, возбуждённый донельзя, смакующий свою следующую фантазию.

— Ах ты, соска злоебучая, — тихо начал я. — Ты что же такое тут наговорила, пизда ты хотючая? Почему в глаза не смотришь?! Скрываешь что-то?!

— Вы не велели, — вздрогнула Сисястик, не поднимая глаз. Молодец, не попалась.

— Да какие тут уже игры?! Ты понимаешь, что мне рассказала?!! Это же статья!

Она испуганно воззрилась на меня, залепетала:

— Но я же... проникновения же не было...

— Какое, нахрен, проникновение?! Это называется совращение малолетних! Они же у тебя десятый класс! Им пятнадцать-18 лет!

Глаза девушки вновь наполнились слезами, не смея встать с колен или отползти, она села на пятки, убегая пощёчины, и заныла:

— Не давала я... вы же сами меня заставили все это придумать!

— Хватит врать! Ух, как ты должна постараться, чтоб я прямо сейчас в полицию не позвонил!

— Павел Павлович, миленький, — Сисястик опять ревела и ползла ко мне на коленях; она бы руки заламывала, да руки по-прежнему были скованы за спиной. — Делайте, что хотите! Не надо меня пугать!

Она вдруг ткнулась лицом мне в ширинку и поцеловала там, потом подняла преданные заплаканные глазоньки. Я взял её снизу за лицо и потянул к своему лицу. Она послушно подалась. Наши лица приближались. Она все так же смотрела мне в глаза умоляющим взглядом. Когда остались считанные сантиметры, Сисястик приоткрыла губы и потянула их для поцелуя. Я остановил её лицо и прошептал:

— Кто тебе разрешал поднимать на меня глаза, шалава?

И собрав на язык заранее подготовленную слюну, смачно плюнул девушке в лицо. Несколько секунд с любовью разглядывал её изумленное красивое лицо с расползшейся по щеке кляксой слюны. Слюна струйкой стекала к уголку её губ и пробиралась в ротик. На ресницах сверкал бисер капелек. Насладившись, брезгливо зашипел:

— Ты что себе позволяешь? Как ты смеешь показывать мне свою захарканную рожу?! Быстро утрись! — и и пятернёй в лицо швырнул Сисястика от себя.

Девушка упала на спину, шустро перевернулась и, всхлипывая, начала тереться лицом о свой же, валявшийся на полу, пиджак. Руки её оставались скованы за спиной, зад призывно оттопырен. Я с наслаждением поднялся и взялся за стек:

— А я пока начну наказание.

И хлестнул её по вкусной, круглой жопке. Много сильнее, чем в первый раз, следы от которого уже успели сойти.

— Думала, я не услышал, как ты в своем рассказе один раз сиськи грудями назвала?

И вновь шлёпнул её, придержав лопаточку на вздрагивающей полужопице. И ещё раз.

— Думала, я забыл, что запрещал тебе глаза на меня поднимать?

И обрушил на круглую жопу целый шквал ударов, с оттяжечкой, оставлявших багровеющие кровоподтеки. С особенным удовольствием прицельно лупил по набухшей пиздёшке. Сисястик тонко выла, уткнувшись в пиджак.

— Поворачивайся на спину, преступница! — орал я, продолжая осыпать ударами её спину, жопку, нежные бёдра. — Сиськами нагрешила, пусть сиськи и отвечают!

Она мигом перекатилась на спину.

— Руки выправи, — тяжело дыша, велел я. — Сиськи поднимешь и держать будешь.

Задрав ноги выше головы, она ловко вывернула руки из-за спины вперёд, послушно взяла ими свои огромные круглые груди подняла их, нежныё, с огромными беззащитными ореолами, навстречу стеку. Темно-коричневая ткань натянулась так, что на высоте куполов стала белой. Сквозь неё были отчетливо видны и сосудистая сеть под тонкой нежной кожей груди, и пупырышки по окружности розовых ореолов. Судорожно сглатывая, будто и не мял только что собственными руками эти волшебные титьки, не крутил эти торчащие соски, я наклонился и осторожно, любовно похлопал лопаточкой стека сначала один сосочек, потом другой. Шлёпнул посильнее, придавив лопаточку, пока не сошла желеподобная дрожь, шлёпнул ещё раз, распаляясь, легонько пощёлкал взад-вперёд тонким прутом стека по вздыбленным сосочкам... Сисястик тихонечко постанывала. И тогда я начал лупить стеком по сиськам слева направо и справа налево, заставляя их болтаться в стороны, а её — вопить. Но рук Сисястик не опусакал, всё так же подставляла груди под удары, и я постепенно приходил в неистовство. Увидев, как натянулась между грудями ткань, я ловко начал шлёпать по их внутренним поверхностям и чуть вскользь, и через пару особенно громогласных шлепков ткань расползлась, обнажив белую кожу. Я начал хлестать в разрез, чтоб порвать ещё больше, но Сисястик вдруг бросила сиськи, схватила дыру и одним движением разорвала весь лиф платья, вывалив наружу ослепительно белые, вздрагивающие буфера.

— Ах ты, блядь такая! — завопил я. — Почему мешаешь?! — и стал хлестать груди. Голые, они много послушнее тряслись под ударами, тянулись следом за скользящим в оттяжечке стеком, наливались красными полосами. Сисястик, крича и стеная, тем не менее схватила титьки снова, собрала в кучу и подняла. Я почти любил её в этот момент.

Хрипло дыша, я рванулся к столу, схватил нож для бумаги и стал кромсать им остатки прозрачного верха, вспорол рукава, бархатный ошейник, располосовал оставшееся. Платье лохмотьями повисло на талии, прямо над задравшейся микроюбочкой, из-под которой к раскрытой, мокрой пиздёнке тянулись собранные в тесёмочку трусики. В неистовстве я кое-где поцарапал нежную кожу, сейчас заплакавшую алыми каплями. Кровь неторопливо кралась по коже рук, шейки и грудям. Сисястик, тяжело дыша, смотрела на меня туманными от похоти глазами.

— Иди сюда, — хриплым шепотом позвал я, отходя к столу.

Сисястик тяжело поднялась на четвереньки, чуть постояла, набираясь сил, от чего налитые груди её волнительно покачивались, словно разглядывая пол сосочками, потом выпрямилась и, держа скованные руки перед собой, так чтобы сблизить локтями своё богатство, на коленях поползла к столу. По губам её блуждала ошалевшая полуулыбка, глаза смотрели мне в грудь. Девушка послушно устроилась у моих ног и спросила:

— Куда мне смотреть, Павел Павлович?

— В глаза мне. И не смей опускать взгляда.

Сисястик послушно подняла лучистые лисьи глаза, все в размазанной туши. Я соскользнул на корточки, так что волшебные груди оказались прямо напротив меня. С минуту я заворожено наблюдал их движения при дыхании девушки — как на вдохе сосочки приподнимаются, готовые посмотреть мне в глаза, и опускаются при выдохе, будто не посмев это сделать. Я смотрел, как иссякают текущие полукружьями грудей струйки крови. Почему-то они текли только по коже, не касаясь ореолов и сосков. Я нежно взял правую грудь Сисястика и приподнял на ладони, направив сосок себе в лицо. Подняв стек, направил его и мелко затряс, так что лопатка подняла ветерок. Сосочек среагировал, налившись, поднявшись, вытянувшись. Постепенно приблизив стек, быстро-быстро пошлёпал сосок вверх-вниз. Отпустил правую грудь, взял в руку левую, не удержался и приник губами к нежной прохладной кожице ореола, втянул твёрдый сосочек в рот, прошелся по нему языком, чуть прикусил, облизал ореолу, с тихим стоном отпрянул и вновь поиграл с грудкой лопаточкой стека. Намоченный, сосочек отреагировал на изысканную ласку ещё более бурно. Почувствовав, что вот-вот кончу в штаны, я положил обе груди себе на сгиб руки, немного пошлёпал их, доверчиво расслабившиеся, стеком, поворошил, как шарики с желе, и отпустил. Поднялся, вернулся на своё место.

Сисястик осталась стоять на коленях, сблизив груди вытянутыми вниз руками, и с трепетной улыбкой ждала распоряжений.

— Займи своё место, — приказал я, указав между своих ног.

Сисястик послушно засеменила ко мне на коленочках, груди её мило раскачивались.

— Рассказывай про клуб.

— Что мой господин хочет услышать?

— Ты врала про день рожденья. Может, и был день рожденья, но вы пошли в клуб не отмечать, а мужиков снимать.

— Вы правы, господин. Мои подруги такие же шлюхи, как я. Мы пошли снимать мужиков.

— Сколько вас было?

— Трое.

Я несильно ударил её ладонью по щеке:

— Четверо или пятеро!

— Пятеро! Я забыла про Ленусика и Зою. Мы все очень непристойно оделись. Мой наряд вы видели. Сонечка, наша именинница, надела длинное плаье с разрезом по ноге до самой талии и огромным декольте — сиськи у неё намного больше моих, размера восьмого, но и сама она толще, правда с тонкой талией, «песочные часы», моему господину она бы понравилась. Кира надела блестящие шоритки, врезавшиеся в пиздёшку и оставлявшие голыми подягодичные складочки, и топик, который специально так обрезала, чтоб он не скрывал нижние полукружья грудей. Ленусик была в абсолютно прозрачном длинном, в пол, золотом платье, разумеется, без белья под ним. А Зоя вообще пришла голой, на ней подружка нарисовала голубой хитон — через одно плечо и, типа, короткая юбочка на полпопы, — и трусики. Но всем было видно, что она голая, и пиздёшка её вся навыворот. Мы напились пьяные и очень развратно вели себя на танцполе. Мы оглаживали свои тела, трясли сиськами и попками, жамкали и целовали друг друга, чтоб соблазнить мужчин. Зоя, она у нас гимнастка, постоянно вертикальный шпагат махала, чтоб пизду всем продемонстрировать. Сонечка глубоко наклонялась, и сиськи её наружу вываливались; она танцевала, будто не заметив этого, а потом начинала громко «Ой!» кричать, чтоб все, кто ещё не видел, непременно посмотрели, и засовывала сиськи обратно в декольте, а через две минуты вываливала их снова. Про Киру и говорить нечего — титечки её постоянно из-под топика выглядывали и прятались, выглядывали и прятались. Ленусик просто в луче прожектора танцевала — словно голая, только золотом облитая. А я наглаживала себя да другим девчонкам тело подставляла, чтоб тоже наглаживали. Ну и, конечно, об мужиков сиськами тёрлась, типа как случайно. В общем, сняли мы себе по два жеребца и помчались по домам...

Я схватил Сисястика снизу за лицо, выпятив ей и без того пухлые губы, и начал шлёпать по ним стеком:

— Опять врёшь! Зачем врёшь? Ты говорила, что до утра в клубе крутила! Значит, там и трахалась! В клубе трахалась? В клубе? Отвечай!

— Да, мой господин! Простите врунью! — шепелявила она сквозь вдавленные щёки и удары стека.

— Что «да», блядища?!

— В клубе трахалась! Прямо в клубе!

— Ебали тебя там, да?

— Всю выебали! Все дырочки!

Шлёпнув её напоследок по губам особенно смачно, я отстранился:

— Рассказывай.

Сисястик опустила глаза долу и собралась с мыслями.

— Мы танцевали, танцевали, парни к нам так и липли. Но как узнать, кто из них достоин наших тел? Сначала х

отели «голенькое солнышко» организовать — ну, старая забава, девки становятся головами в круг, жопами наружу, и любой желающий может подойти и впердолить, — но нас секьюрити разогнали. Тогда Зойка придумала, чтоб мы стали «сортирными шлюхами». Мы пошли в мужской туалет, заголились там и стали оценивать члены мужчин, которые писали в писсуары. В кабинки тоже заглядывали. Смешно, но мужчины очень стеснялись, прятали свои хуишки, отворачивались и всячески нас избегали. Тогда мы стали предлагать подержать, пока они будут мочиться. Некоторые соглашались, но у них сразу вставал, и мочиться они не могли, а пузырь-то распирает — вот они нас и материли. Потом про нас слух прошёл, и в туалет повалили озабоченные подростки. Мы радостно на них накинулись, и зря — пыхтит над тобой такой, мелкочленный, ты его вообще в себе не ощущаешь, тебе бы бежать, нормального искать, ан нет, терпи, пока не кончит. В общем, мы быстро, члена через три-четыре, разочаровались. Только Сонечку ждать пришлось — её подростки толпой во все дыры ебали, она же грудастая. Тогда Ленусик, гений, придумала «турникет». Голые, мы рядком встали на четвереньки поперёк туалетного предбанника. Чтобы между нами пройти мужчины должны были член одной из нас в рот вставить, а чтобы выйти — в пизду или жопку, по выбору, иначе мы руки растопыривали и не пропускали. Таким образом, мы минут за сорок всех мужиков в клубе перепробовали и выбрали каждая себе по нраву. Навели красоту и пошли в зал. Разбрелись все, и начали выбранные нами мужики девок драть: Киру — на столике, трусики в сторону сдвинув, а грудки сами при фрикциях из-под топика выпрыгивали; Ленусика — раком за колонной, разорвав на жопе роскошное её прозрачное платье; Зойку — в клетке «гоу-гоу», благо, одежда на ней была только нарисована, да и та от пота почти смылась, а Сонечку так вообще — в скворечнике ди-джея, она из окошка сиськи вывалила и стонала, как лось в гон. Я же своего жеребца за стойкой бара обнаружила, он кокс колой запивал. Подкравшись, я замурлыкала, начала ему ширинку гладить и в глаза снизу заглядывать. Он морщился и меня отталкивал. Тогда я смахнула перед ним стаканы на пол, чем привлекла общее внимание, легла прямо на барную стойку, юбку закатала до поясницы и трусики в сторону сдвинула. Постанывать начала, и жопкой подмахивать, пиздёшкой прямо перед его лицом, чтоб пахло по-пикантнее. Жеребец же мой всё морщится, и носом крутит. Народ вокруг галдит, свистит на него, ему куда от позора деваться? Некуда. Вздохнул он, член, на колбасу похожий, извлёк, по вульве моей мясистой повозил, и задвинул чуть не в матку. Народ загалдел, засвистел приветственно, по плечам его хлопать стали. «Ва-ся! Ва-ся!» — кричат. Я — знай, стонаю, чуть сознание не теряя от хуя его огромного. Тут бармен возбудился. Подбежал и давай мне сиськи мять и целовать через блузку и лифчик. Вася мой мужиком оказался, отпихнул. Но бармен тоже упрямый был: схватил мои сиськи с боков, сдавил, чтоб вверх пёрли. Васе это понравилось: лифчик и платье прозрачные, я с выпяченными сиськами, считай, голая — ещё энергичней меня ебать стал. Я от благодарности и пожалела бармена: с дуру член его из штанов достала и сосать начала. Там было бы чего сосать-то! Сантиметров десять, и крайняя плоть на два сантиметра длиннее головки, как бахрома какая-то. А Вася обиделся. Снял меня с хуя, блядью обозвал и ушёл. Толпа захохотала, заулюлюкала, а бармен меня тут же оседлал, жопой голой по губам поелозил и стал мне сиськи ебать прямо через платье и лифчик. Чего там может быть приятного, по капрону голым хуем возить? Я сначала рвалась, рвалась, потом поняла, что пока не кончит, он меня не отпустит. Ну, анулингус ему полизала. Мигом спустил. Пошла я тогда своего жеребца искать. Он кальян курил. Я к нему: «мур-мур», глазками снизу, руку — на внутреннюю поверхность бедра, ноготком большого пальца яйца стала через брюки щекотать... А он мне: «Шлюха», — и пошёл, такой. Я за ним. В общем, бегал он от меня, бегал, потом в туалете в кабинке заперся. Я давай в ту кабинку скрестись. «Открой, — прошу, — пожалей дуру, отсосу так, что небо в алмазах увидишь». Мужики мимо ходят, глядят, как я на коленях перед туалетной кабинкой унижаюсь, пыхтят, себя, типа в шутку, предлагают. Я на них внимания не обращаю. Наконец он открыл дверцу. А я платье до пояса спустила, сиськи из лифчика вывалила, ручки молитвенно между ними сложила и стою на коленях, смотрю на него умоляюще. А он, такой, сидит на унитазе, ноги разведя, хуй-колбасу наружу свесив. Опять ты, говорит. Ладно, говорит, ползи-соси. Я послушно подползла к нему на четвереньках, сиськи чуть не до полу свесив, язычком член за головку подкинула, ловко губками поймала и втянула в себя. Сосала на славу, аж причмокивала. Член во рту раздулся, чуть губы мне не порвал. Вася зарычал зверем, подхватил меня и на хуй насадил. Уж он драл меня, мама моя! Во всех позициях, и в пизду и в жопу, по всему сортиру; мы чуть унитаз не сломали, и зеркало над раковинами почти своротили. А потом он наспускал мне в рот, молча хуй моими волосами обтёр и ушёл. А я осталась сидеть, голая, растрёпанная, чуть не плача. Малолетки какие-то не к месту пристали: отсоси да отсоси. Я их было послала, но они нож достали. Пришлось отсосать, тогда отпустили. А Васечка мой к тому времени уже ушёл. Да и вообще все почти ушли, утро уже было. Клуб полупустой, девок всем скопом какие-то гастробайтеры ебут прямо на танцполе... А у меня обида на всех мужиков в мире. Я плюнула и пошла домой. На улицу вышла — мама моя! На работу опаздываю. И побежала сразу в школу. А тут — вы, Павел Павлович.

Она замолчала, скромно потупив глаза, длинные ресницы легли чуть не до середины щёк, или это подтёки туши так нарисовали?... Я был возбуждён неимоверно. Казалось, шевельнись я, теранись член о ширинку, и в штаны кончу, как пятиклассник. Но молчать больше было нельзя. Лизнув сухие губы, я прошептал:

— А ты ещё развратнее, чем я думал.

— Да, мой господин, — легко согласилась Сисястик, поднимая на меня влажные, плывущие похотью глазищи. — Я так люблю секс, вы себе даже не представляете.

Задержав дыхание, чтоб чуть схлынуло возбуждение, я решил, что пора поменять стимуляцию, и сказал:

— Ну так попроси.

— Чего? — удивилась она.

На тебе пощёчину!

— Чего-чего! Отсосать проси!

— Павел Павлович, разрешите вам отсосать!

На тебе ещё пощёчину!

— Так просят соль передать, а не отсосать! Проси как следует!

Сисястик на секунду опустила глаза, потом подняла уже совсем другой взгляд — влажный, умоляющий, беззащитный, в сиянии раскрасневшихся от оплеух щёчек — взгляд жертвы. Она медленно подалась вперёд, губы её чуть подрагивали, готовые расплакаться, груди беззащитно повисли и закачались, словно тоже кланялись мне.

— Павел Павлович, прошу вас, позвольте мне пососать вам хуй. Я так этого хочу! Очень-очень! Ну пожалуйста, Павел Павлович! Я умру, если не возьму в рот ваш вкусный толстый хуй.

— Позволяю, — только и смог прошептать я.

Чуть улыбнувшись понимающей улыбкой победителя, коленопреклонённая Сисястик медленно протянула скованные руки и провела наманикюренными пальчиками по моей ширинке, выпираемой членом. Ещё раз провела. На третий раз прихватила бегунок молнии и с чуть слышными щелчками томительно медленно потянула его вниз...

Если она притронется к моему члену, я кончу. Она даже губ не успеет подставить.

Собрав волю в кулак, я сухо произнёс:

— Ты куда лезешь, подстилка гастробайтерская?

Сисястик замерла и вскинула на меня недоумённый взгляд.

— Ты что, думаешь, я кому попало позволяю губами свой член трогать?

Она даже рот в изумлении приоткрыла, дура дурой.

— Ты реально решила, что я тебе на слово поверил? А вдруг ты на самом деле сосать не умеешь? Ты же лгунья! А я, между прочим, член не на помойке нашёл. Он мне очень дорог. Встань, как полагается перед начальством!

Сисястик мгновенно вытянулась на коленях, расправив плечи и сведя локтями груди. Ничего от победительницы не осталось в выражении её красивого блядского личика.

— Значит так, сначала продемонстрируешь мне свои навыки, а потом я подумаю, позволить тебе сосать или нет.

Я протянул ей правый кулак и выстрелил из него сомкнутыми указательным и средним пальцами.

— Это ствол члена, а это яйца. Покажи, что ты умеешь.

Секунду Сисястик глупо смотрела на мою руку, потом расслабилась. Медленно подняла на меня развратно-талые глаза, дрогнула в улыбке и медленно коснулась скованными руками моего кулака. Обхватила и чуть сдавила запястье, словно основание члена, и тут же отпустила. Сдавила-отпустила в пульсирующем ритме. Легко, словно лапками насекомго, пробежала яркими алыми ноготками по сжатому кулаку, особенно играя на серединке-уздечке, потом прошлась ими же по нижней поверхности пальцев-члена. И только после этого отпустила мои глаза. Теперь она с нежной любовью, чуть склонив голову, так что золотой хвост лёг на плечо, смотрела на кончики моих вытянутых пальцев. Легонько, тут же отдёргивая ноготки, пару раз коснулась их, потом, бросив мне лукавый взгляд, потянулась к пальцам лицом. По мере приближения губы её влажно открывались, в сантиметре от пальцев из кольца губ непристойно вынырнул острый розовый язычок. Быстро-быстро поиграл с кончиками моих пальцев, потом тщательно и мокро облизал их и спрятался. Губы вытянулись, чуть не коснувшись меня, и подули. Холодок по кончикам пальцев поднял дыбом волоски по всему моему телу. А Сисястик сомкнула губы, вытянула их, чуть выворачивая, и, наконец, коснулась самых моих подрагивающих кончиков влажной внутренней поверхностью губ. Замерла, потом втянула пальцы себе в рот, одновременно скатывая по ним пухлые губы. И задвигалась — нежно, покато, влажно, мягко, чуть ощутимо и вдруг замерла, заглотив пальцы полностью, и притянув скованными руками мой кулак, принялась яростно лизать его снизу. Не удержавшись, я схватил между указательным и средним пальцем язычок её мягкого нёба и подёргал эту висячую сопливую плоть. Сисястик захлебнулась, издала странный звук, мои пальцы затопила тёплая влага... Она отпрянула на пятки, закашлялась, заглотала судорожно, уткнувшись лицом в ладони, но, успокоившись, посмотрела на меня с восхищенной улыбкой и, молча, вновь накинулась ртом на мои пальцы. Жадно чмокая задвигалась по ним, присасывая и облизывая изнутри. Я не стал повторять свой эксперимент, лишь гладил её по щеке, контролируя движения головы. Насладившись сполна, шлёпнул по щеке только что ласкавшей рукой:

— Чтож, неплохо. Не соврала, умеешь.

Счастливая, она села на пятки и плотоядно облизнулась.

— Экзамен ты выдержала. Имеешь право приступить.

С соблазнительным урчанием Сисястик кинулась к моей ширинке, без всяких томлений рванула вниз молнию, одним движением вывернула наружу член и стянула с него трусы. И со вздохом восхищения замерла перед толстым длинным стволом, подрагивающим набухшей багровой головкой. Её скованные руки крепко сжимали основание члена сразу под яйцами, рот жадно раскрылся, готовый заглотить меня целиком... Это совсем не было похоже на то изысканное наслаждение, которое обещала она своими демонстрациями!

— Куда, блядь?!!

Взъярившись, я очень сильно хлестанул её по щеке, вызвав обалдевший крик. Она вскинула на меня глаза. Сколько эмоций было в том взгляде! Удивление, обида, ярость, обида, желание, обида, возмущение...

Наотмашь, из-за плеча, я ударил её по другой щеке:

— Губами ненакрашенными! Ты в зеркало себя видела?!! Ты чего себе, курица, позволяешь? Кто тебе разрешал, клуня тупая, без макияжа к мужскому члену тянуться?!!

Она закрылась ручонками от моих пощёчин:

— Простите, мой господин! Простите!

Я схватил её за волосы и выворотил лицо из ладоней, второй рукой бросил её руки на пол и придавил ногой цепочку наручников. Её мордашка с размазанной по щекам тушью и полустёртой розовой помадой на бледных, бесформенных от побоев губах оказалась в полном моём распоряжении. Я сдерживать себя не стал: хлестал рукой по щекам, по шее, по челюсти снизу, а когда ладонь заболела, схватил плётку и продолжил ею (тут пришлось пыл поумерить, чтоб не оставить шрамов).

— Блядь ты неопытная! — орал я. — Манда подзаборная! Привыкла бомжам в канавах хуи сосать? И ко мне тем же рылом?!! Привести себя в порядок! Немедленно! Привести! Ну же! Ну! Почему не слушаешься?!!

— Так вы... же... меня... не пуска... — рыдала она в голос, а я принялся стегать её огромные нежные груди. Груди отвечали тонкими воплями из её рта и мгновенно багровеющими рубцами по трепетным полушариям, но они так восхиТИТЕльно вздрагивали, что остановиться я не мог.

— Я из тебя, деревенщина, столичную штучку-то сделаю! Еще спасибо говорить станешь! Ещё хуй мне в благодарность отсосёшь! Только я подумаю, давать тебе или нет, потому что ты — пиздоглазая рваная мудоёбища!!!

Запыхавшись, швырнул её, ревущую белугой, на спину:

— Иди личико на ебале рисуй!

Сисястик в беспамятстве схватила валявшийся тут же на полу её собственный клач, и вскочила на ноги, чтоб добраться до зеркала. С воплем ярости я в два прыжка настиг её, схватил за хвост, пинком по ногам швырнул на колени, ткнул личиком в пол:

— Ты охуела?!! Кто позволял вставать с колен?!

В руке откуда-то оказался стек и, вжимая девушку мордашкой в пол, я принялся неистово лупить её по оттопыренной заднице.

— Пизда тупая!!! Сколько тебя учить?! При мне! С коленей! Не вставать! Глаз! Не! Поднимать! Правду! Говорить! Сколько раз повторять?!!

— Простите, Павел Павлович! — визжала она, дёргая руками, чтоб прикрыть жопку, но скованные перед животом, они не могли её спасти. — Простите меня, господин! Я не буду больше! Умоляю! Пощадите меня!

От её криков, на глаза мои совсем упала багровая пелена. Я вскочил, ногой вдавил её голову в пол и с удвоенной яростью принялся хлестать жестким прутом стека прекрасные, круглые, побагровевшие от экзекуции ягодицы и набухшую, трясущую губками пизду.

— Прошмандовкка ёбаная! Шалава защеканская! Будешь ещё хуи по клубам сосать? Отвечай, будешь?!

— Не буду! — вопила она, и вдруг судорожно выпрямила ноги, упала на пол плашмя; впервые за сегодняшний день она не выпячивала попочку — ещё бы, ягодицы не просто побагровели, они уже темнели огромными кровоподтёками. — Не буду больше сосать!

— Неправильный ответ! — ярился я, замахиваясь далеко из-за плеча, наслаждаясь, как каждый удар отдаётся в руке, с восторгом впитывая, как прут тянет за собой нежную кожу девичьей попки. — Ты будешь сосать! Потому что ты — блядь! Отвечай, будешь сосать по клубам?!!

— Буду!!! Буду сосать!!!

Кожа лопнула, брызнула кровь. Это отрезвило меня. Опустив руку со стеком, тяжело дыша, я смотрел, как бордовая струя прихотливо стекает по ягодичке к подрагивающим губкам вульвы. Глубоко вздохнув, я убрал ногу с её шеи:

— Вот и славненько. Соси на здоровье.

Сисястик лежала ничком на полу и плакала навзрыд.

Я бросил перед ней пачку влажных салфеток:

— Ебало вытри и малюй давай. У меня уже член поник, пока ты там копаешься!

Сисястик торопливо схватила салфетки и принялась утираться, хлюпая, всхлипывая и сморкаясь. Потом добыла из клача пудреницу с зеркальцем и скукожилась над ним. Я глядел на такую тугую, круглую попу, располосованную ударами... Редко встретишь такую красоту. Растрогавшись, подошёл к раковине умывальника и снял висевшее над ней зеркало. Положил на пол перед Сисястиком.

— Держи. Так тебе будет удобнее. Славь мою доброту.

— Спасибо, Павел Павлович, — всё ещё хлюпая носом, механически произнесла она и зависла на карачках над зеркалом с кисточкой туши в руках.

Я на секунду опешил, потом пнул её по висящим грудям. Вскрикнув, Сисястик испуганно уставилась на меня, не смея сменить позу.

— Не, ты совсем нюх потеряла! — возмутился я, наблюдая, как раскачиваются её титьки, и пиная их снова, как только заканчивали раскачиваться. — Разве так благодарят хозяина? Так, я спрашиваю?! Хуепутала!... — я сунул ей под нос ботинок. — Целуй ногу.

Сисястик ткнулась в ботинок носом.

Я ткнул ботнком ей в нос.

— Как следует целуй!

Со стоном Сисястик приникла к коже ботинка, аж раздавила об него свои губёшки, замерла так, потом отлипла со звонким чмоком и жалобно посмотрела на меня.

— Другое дело! — похвалил я и задрал носок ботинка. — Лижи подошву!

Если бы она отказалась, пришлось бы вытирать подошву о её лицо, да ещё и несколько раз, потом мыть, потом красить... Время. Но иначе было нельзя, требовалось восстановить авторитет, подорванный поцелуем груди, что я подарил Сисястику в минуту слабости.

Но она не возразила. Закрыв глаза, девушка медленно прошлась всей поверхностью языка от каблука до мыска.

Вернув ногу на место, я зашипел в её преданные, печальные глаза:

— И что, ты теперь этим грязным ртом надеешься мой член подержать? Да ты совсем дура! Там же у тебя теперь трава, песок, грязь и бактерии! И харчки чьи-нибудь! Быстро полощи слюнями! Быстро!

Она тут же засопела, собирая слюну, и забулькала ею.

— Покажи!

Сисястик послушно открыла рот. Слюны было так себе. Зато у меня оказалось заготовлено о-го-го! Я шумно собрал её всю и за два захода сплюнул девушке в открытый ротик.

— Вот теперь полощи!

Она шумно и долго забулькала. На удивление, глаза её выражали не брезгливость, но что-то вроде охуевшей благодарности.

— Глотай.

Она проглотила.

— Покажи!

Она послушно раззявила рот и высунула язык. Снизу колыхались божественные груди, исполосованные плетью.

— Вроде бы чисто, — сказал я. — Ладно, прощена. Можешь благодарить за зеркало.

И протянул руку для поцелуя.

Замерев на секунду, Сисястик трепетно приняла мою кисть и со стоном, как к святыне, приникла к ней губами, поелозила приятно, застыла, и вдруг посреди тёплого мокрого круга её губ ощутился остренький язычок, рисующий по коже узоры, как при французском поцелуе. Спустя долгие секунды, Сисястик отлепилась и покрыла каждый мой палец мелкими влажными поцелуйчиками.

— Ну вот, — поощрительно говорил я, гладя её горячую щёку, напрягшуюся в предчувствии пощёчины, и от того очень упругую и очень желанную, — можешь же. Всё-таки я великий педагог, раз даже такую тупую пизду, как ты, научил.

Тяжело дыша, Сисястик села на пятки и поникла головой ниже моего члена.

— Макияжем займись! — прикрикнул я. — Сколько тебя можно ждать?!!

И легонько пнул её в сиськи. Эх, жалко, ничего в ботинке нога не ощущает.

Сисястик склонилась над большим зеркалом и, оттопырив красивую попу, занялась извечным женским волшебством. Я же отошёл к шкафчику, исполняющему у меня обязанности бара, откупорил бутылку коньяку и налил себе бокал. Любуясь голой женщиной, что ниц рисовала себя для меня, я испытывал ни с чем не сравнимое блаженство. Нет в мире ни одного наслаждения, наполненного таким количеством недомолвок, скрытых смыслов, покорности и преданности. Потягивая коньяк, я наслаждался видом плавающих круглых ягодиц, колыхающегося, словно под водой, растрёпанного золотого хвоста, больших колышущихся грудей, нет-нет да и мелькавших нежностью из-за белоснежных бёдер.

Я лицезрел сексуальный объект. Ни то чтоб не личность... Но личность придавленная под колено есть неотъемлемая приправа сексуального наслаждения. Жопа, сиськи, губы, вывороченная пизда, волосы, обводы тела... Всё это полу-кайф, если, ебя всё это, ты не ебёшь душу всего этого. В покорном мне сегодня теле душа была заперта, как в клетке (еби не хочу!), причём, не столько хилыми наручниками из секс-шопа, сколько моей волей и её собственным желанием. Ладно, давай признаемся сами себе — исключительно её собственным желанием.

Допив коньяк, рукой, свободной от стека, я взял со стола нож для бумаг и шагнул к своей сегодняшней кукле:

— Слушай, а нахера тебе трусики?

— Блядям не нужны трусики, — послушно сообщила кукла, не прекращая своего таинства над зеркалом.

Легонько, чтоб не опрокинуть, я пнул её под жопу:

— Это был риторический вопрос.

Присев, я одним взмахом рассёк тесёмочку, нарочно царапнув кожу. Сисястик вскрикнула, но ни на миг не прервала отточенное годами движение кисточки по ресницам. Сглатывая слюну при виде побежавшей крови, я потянул тесёмочку, высвобождая влажный комок шёлка из мокрой половой щёлки. Тёмные, будто рваные, губки благодарно качнулись. Член в штанах яростно выл, требуя поместить себя в эту тугую мокрую теплынь. Но я, в отличии от Сисястика, думал не половым органом. Я шлёпнул по пизде кожаночкой стека. Отлипая, она очень интимно чмокнула. Мне понравился этот звук, а так же то, как дрожат тряпошные губки, желая следующего прикосновения — чего угодно: стека ли, хуя ли, утюга ли; — и было в этом дрожании что-то древнее, времён губок и первичноротых, было что-то глубоко безмысленное, навроде колебания водорослей под водой, жаждущее исключительно размножения и абсолютно самостоятельное от электрической деятельности крупного органа под пляшущим золотым хвостом, что-то, древнейшей волей в миг подчинившее себе этот мифический у женщин орган. Я снова шлёпнул пизду стеком.

— Ух, как анус-то разработан! — сказал я, поскольку молчание затянулось, а затянувшееся молчание несёт в себе мысли, которые могут оказаться не в мою пользу. — Любишь в дупло долбиться?

— Люблю, — тут же согласилась Сисястик. — Редко, правда, получается. Но подолбиться в дупло — меня хлебом не корми.

Схватив её одной рукой сверху за жопку, и тем самым фиксировав, я больно шлёпнул по пизде:

— Да сколько можно?! Я же велел тебе не выражаться!!!

Ещё несколько раз ударив половые губки, я принялся хлестать Сисястика по бёдрам и тугим голеням, оставляя багровые следы. Сисястик вцепилась зубами в собственный скомканный пиджак.

— Не реви! Если мне опять ждать придётся...

Я начал стучать её стеком по пяткам. Сисястик повизгивала и поджимала розовые пальчики.

— Повтори, что сказала нормальными словами! — требовал я

— Я обожаю анальный секс! — закричала Сисястик на всю школу.

— Ты совсем охуела, что ли?!! — не отставал я. — Домохозяйкой себя возомнила, хуесоска подзаборная?! У тебя не бывает анального секса! Чем ты занимаешься?!

— В жопу ебусь!!!

В последний раз, для профилактики, шлёпнув её лопаточкой по пизде, я согласился:

— Опять убеждаюсь в своём преподавательском гении. Ладно, занимайся макияжем.

Пока она заканчивала, я выпил второй бокал коньяка, и мне в голову пришла ещё одна замечательная мысль:

— Раз ты так в жопу любишь, я тебя, пожалуй, порадую.

Взяв со стола плётку, я присел возле её аппетитной жопки и засунул рукоять в пизду. Поболтал там, с удовольствием слушая хлюпанье, потом извлёк наружу склизский кожаный атрибут с металлическим шариком на конце и, прицелив шарик в красноватое отверстие попки, в два движения ввинтил на всю рукоять. Снаружи остались болтаться кожаные ремни.

— Теперь ты — лошадка, — сообщил я. — Почему хвостиком не виляешь?

Она тут же закрутила жопкой, ремни закачались. Подняв их я несколько раз игриво шлепнул её ладошкой по сочной пиздёшке:

— Будешь готова, скажешь.

— Я готова, мой господин, — Сисястик повернула ко мне идеальное, словно фарфоровое лицо, ведь только фарфор может быть таким гладким, светящимся изнутри и одновременно естественным.

— Ну, тогда, поехали! — воскликнул я, тайком сглатывая слюнку.

Сначала я хотел оседлать Сисястика, но с сомнением посмотрел на её хрупкую спинку и намотал на кулак волосы.

— Ты больше похожа на пони. Поведу тебя по кругу.

Я потянул её за волосы, легонько шлёпая стеком по выписывающей восьмёрки (чтоб «хвостик» вилял) попочке.

— Почему так тихо идём? — периодически вскрикивал я и бил стеком сильнее. — Как лошадки ходят?

— Чок-цок-цок! — отчаянно отзывалась Сисястик.

— А как лошадки разговаривают?

— И-го-го!

— Громче, кобыла!

— И-ГО-ГО!!! — орала Сисястик.

Проведя её два круга, я вернулся к столу, с удовольствием оглядел её, голенькую, дрожащую от возбуждения.

— Чего стоишь? Особое приглашение надо? Место!

Она, болтая сиськами, уже ловко засеменила на коленях и замерла между моих ног, по-собачьи заглядывая в глаза. Я страстно разглядывал её лицо — гладкое, с подведёнными глазами, идеально наложенными тенями и румянами, малиновыми губками — одной вздёрнутой, другой полной, — мятыми после пережитого, но это лишь придавало губам чувственности. И, конечно, очарование лица подчёркивали качающиеся ниже большущие белые груди с замученными сосками посреди бескрайних розовых ореолов.

— Ну, давай, — сказал я, кивая на свой по-прежнему торчащий из ширинки член, правда теперь не гордо вздыбленный, а поникший, как сарделька. — Он весь твой.

Сисястик робко потянулась, коснулась члена пальчиками, пробежалась по нему ноготками, как по дудке, и, кажется, не поверила, что вот он, наконец-то, живой, тёплый, пульсирующий, в её, Сисястика, руках.

— Давай, милая, — подбодрил я девушку.

Растопырив пальцы и держа член между ладонями, она направила его себе в рот и, прикрыв глаза, потянулась полураскрытыми, влажными, свеженапомаженными темно-краснами губами. Член, набухая, потянулся губам навстречу. А у них, похоже, любовь!

С искренним томным стоном Сисястик втянула головку во влажную тёплую полутьму и заплясала там языком. Голова Сисястика в медленном кружащем ритме двигалась по стволу члена, ей следовали растопыренные наманикюренные пальчики. Сама она стонала, каждый раз, как заглатывала. Я с улыбкой гладил её волосы, щёки и думал: как, в сущности мало мы о себе знаем; вот, Сисястик: сегодня я либо чудом угадал её предпочтения, либо... открыл перед ней целую вселенную.

Благодарный ротику, мой член вытянулся на всю длину, и вдруг Сисястик заглотила его весь, уткнувшись носом мне в лобковые волоса, кончиком языка щекоча мои яйца и заливая их слюной, а головка моего члена тем временем скользнула ей в пищевод. Удивительно приятное ощущение — твой член ласкают два кольца: одно по стволу до основания, другое же головку от дырочки до шейки, — как будто у женщины внутри есть ещё один маленький рот, который тоже делает тебе минет.

Глухо застонав, я подарил Сисястику бонус:

— Можешь поласкать себя. Вытащи из жопы плётку и трахайся ею. Продолжай при этом сосать.

Сисястик послушно нырнула скованными руками вниз и яростно задвигала ими там. Откинувшись, я заглянул мимо мотающейся вокруг оси моего пениса девичьей головы, и стал любоваться, как одной рукой Сисястик втыкает в себя плётку, а второй бешено трёт клитор. Сама она стонала всё громче, слюни её текли мне на брюки, золотой хвост беспорядочно мотался, так и просясь в руку. Сопротивляться я не стал, схватил Сисястика за волосы и задал её голове приятный мне темп.

Член поднялся окончательно, вырвался из пищевода и отказался сгибаться, дурак. Сисястик больше не могла ткнуться носом мне в лобковые волоса или дотянуться языком до моих яиц. Настала пора покончить с петтингом. Но сначала нужно немного сбить с себя возбуждение, ведь если я каким-то чудом не доведу Сисястика до оргазма — это будет позор на всю жизнь.

Словно поняв, Сисястик снялась с члена и, тяжело дыша, жарко зашептала:

— Господин мой! Выебите меня в сиськи! Я вас очень прошу! Мои большие нежные сиськи так вас заждались! Уважьте их своим роскошным хуем, пожалуйста!

— Даже не знаю, — пропыхтел я. — А ты умеешь ли?

— С такими-то сиськами?! Конечно, умею. Меня все мои мужики непременно между сисек хоть чуть-чуть, да ебали.

— Убедила. Давай отведаем твоих сисек!

Она тут же вскочила и сунула свои груди мне прямо под нос:

— Наплюйте на них, Павел Павлович! Они должны быть очень-очень мокрыми для вас.

— Да что ты говоришь?! Как я могу на женщину плюнуть!

— Павел Павлович! Мои сиськи, они очень развратные! Знаете сколько хуёв они обласкали? Знаете, сколько спермы вытерли? Плюйте на них, Павел Павлович!

Схватив руками её огромные, мягкие сиськи, я начал плевать в их ложбинку, а потом стал с урчанием языком размазывать слюни. Сисястик стонала в голос. Я был счастлив.

Как следует смочив буфера, я выбрался из них и, подрачивая в предвкушении, спросил:

— Если они такие богомерзкие, чего ж ты мне их в морду сунула?

— Не побрезгуйте! — заныла Сисястик. — Выебите меня в сиськи!

— Нет. Это ТЫ выеби меня сиськами!

— Спасибо, господин мой! — выдохнула Сисястик и навалилась жаркой, мокрой плотью на мой член. Я закрыл от удовольствия глаза. Член просто купался в нежной прохладной, податливой, обволакивающей атмосфере, словно райское облако ласкало его. Непередаваемые ощущения, наслаждение, сильно отличающееся от того, какое дарят любые другие части женского тела. Сисястик преданно и влюблено смотрела снизу мне в глаза, и двумя скованными ручками стискивала выложенные мне на лобок груди, выпятив соски с ореолами овальными как раскрытые в экстазе рты. Захотелось помять их. Я положил ладони сверху на нежную колышущуюся плоть.

— Надо тебе пирсинг сосков сделать, — прошептал. — Сегодня же.

— Хорошо, хозяин, — ответила Сисястик и задвигала сиськами в разные стороны. Томное наслаждение нахлынуло на меня, неотвратимое, как девятый вал. Задохнувшись, я столкнул девушку с члена, и он замер, напряженный подрагивающий, готовый выстрелить. Я тоже замер, не смея ни смотреть на красавицу, ни даже чтоб слов таких: «сиськи», «губы», «плоть», «женщина» — не возникало в моей голове. Из члена выступила прозрачная капелька... другая... Всё, удалось. Возбуждение отхлынуло, стало возможно дышать. Ну, теперь, пройдя этот барьер, я долго смогу.

Улыбнувшись, я взял Сисястика за щеки натянул ртом на член. Она послушно зачмокала. Несколько минут я млел от этой изысканной ласки. Почувствовав, что приятнее её рот мне уже не сделает (либо стимульнуть себя и спустить ей в глотку, либо заскучать и почувствовать, как член вновь превращается в писю), я стиснул сисястиковы волосы, остановив движения её головы. Далеко не сразу шальные от страсти глаза девушки сфокусировались на моих. Член из кольца полных красных губ она так и не выпустила.

— Ты недорассказала про клуб.

— Что недорассказала? — покорно спросила она полным ртом.

— Как вас обоссали.

— Нас обоссали?!

Уже привычно вывернув за волосы ей голову, я начал шлёпать Сисястика по щекам и губам:

— Да! Пока вы работали сортирными шлюхами, вас обоссали. Расскажи мне об этом.

Вспоминая, она посмотрела словно сквозь меня.

— Да... Этот стыдный эпизод случился как раз перед тем, как мы стали играть в «турникет». Это придумала одна девка, очень красивая длинноногая блондинка в синем мини-платье. Она привела с собой парней, и мы побоялись перечить. Они оголили нам груди и поставили на колени между писсуаров. Там, в клубе, над писсуарами висели огромные панно с восхищёнными женскими лицами, как будто глядящими на члены пристроившихся к писсуарам мужчин, а между писсуарами на коленях стояли мы, гологрудые, с раскрытыми ртами. Мужчины мочились в писсуары, а потом клали члены в наши рты, и мы обсасывали и облизывали их. Чистили. Это называлось «быть полоскалкой». Блондинка следила за порядком, поправляла нам макияж и после каждого мужчины заново очень жирно красила нам губы. Подруги у меня мелкотитечные, а нас с Сонечкой она заставила поднять сиськи руками, чтоб выглядели привлекательней. От происходящего она сама очень возбудилась и часто подходила к одной из нас, задирала мини-юбку и садилась на раскрытый рот голой пиздой. Ко мне подходила три раза. Я тогда женщину в первый раз попробовала. Ничего так, интересно — мягкая, дрябленькая плоть, словно пористая, а смазочка сопливенькая, чуть кисловатая, чуть сладковатая, правда мочёй чуть-чуть отдаёт... В последний раз блондинка очень уж долго тёрлась вульвой о мои губы и клитором о мой носик, я понять не могла, что её так завело? А когда она с меня слезла, увидела, что какой-то жирный толстяк ссыт Сонечке в раскрытый ротик, а моча вытекает ей на подставленные сиськи. Так мужчины начали мочиться не в писсуары, а нам во рты. Только Зойка отказалась, чтоб нарисованную одежду не смыли. И я отказалась.

Сказав это, Сисястик прикрыла глазки и вытянула ко мне голову, ожидая пощёчины. Я не заставил девушку ждать.

— Врёшь! Не отказалась!

— Нет, правда отказалась, — и подставила другую щёку.

Я ударил её:

— Рассказывай!

— Ну, совсем чуть-чуть, это не считается! — захныкала Сисястик. — Пристал один, как банный лист, не отвяжешься. Я и согласилась за пятьсот рублей.

— Чего так дёшево-то?!

— Да я сначала пять тысяч запросила, а он сказал, что остальные вообще бесплатно дают. А мне очень мартини хотелось. Вытащил он писюнчик... И не может. Уж он тёр его, тряс, в ротик мне засовывал — ни в какую. Я сначала потешалась, но он сказал, что денег не увижу. Тогда я с придыханием стала просить его помочиться мне в ротик, сиськи ему протягивала, говорила, как хочу пить его тёплую струю... Тогда он смог, но чуть-чуть, с полстакана. Я глотала быстро, чтоб платье не облить, но изо рта всё равно текло, хорошо, я груди прямо подо ртом держала, всё на них вылилось.

Я влепил ей пощёчину:

— Это тебе за «груди». Продолжай!

— А чего продолжать? Стряхнул он мне на язык, пятихаткой хуй вытер и в рот мне запихал, ширинку застегнул и ушёл. А я осталась стоять: сиськи в руках, пятихатка мокрая, мятая во рту, по соскам моча стекает...

Я с удивлением понял, что снова на грани, что пора менять вид стимуляции, что если Сисястик продолжит свой рассказ, хуя моего пиздой она так и не отведает. А поняв всё это, прервал её оглушительной оплеухой.

— Ах ты, дегенератка поганая! И этим ртом ты мой хуй брала?!! И этими губами ты моей кожи касалась?!!

Я лупил её, она визжала, но не делала попыток укрыться, наоборот тянулась ко мне, подставляла лицо.

— Поди, целовать меня обоссанными губами хотела?! — неистовал я. — Хотела?!!

— Да, мой господин! — стонала она, — Очень хотела!

— Ах ты, зассыха промандаблядская!!! Дезинфекция тебе!

Я метнулся к бару, схватил початую бутылку коньяка, запрокинул за волосы девушке голову и принялся лить коньяк в разинутый накрашенный ротик. Коньяк булькал в её горле, она шумно глотала, но всё равно не успевала, и золотистая жидкость текла ей на сведённые скованными руками груди, широко разливалась по ним, капала с сосков... Я вдруг понял, что воочию наблюдаю только что описанную ею сцену. Член мой опасно задрожал, готовый выплеснуть сперму куда придётся, но тут коньяк проник в её ранки и царапины. Сисястик завизжала от боли, вырвалась из моей руки и скукожилась на полу, пытаясь стереть жалящую жидкость. Возбуждение отступило, я мстительно плеснул ей на разбитые, израненные ягодицы, вызвав ещё один отчаянный вопль.

— Рот покажи! — закричал в ответ.

Подрагивая, она выпрямилась и послушно приоткрыла ротик. Я вдавил её щеки меж зубов, чтоб она не халтурила и разевала как следует, придирчиво осмотрел розовую полость и удовлетворённо сказал:

— Ну вот, другое дело. Теперь из тебя можно и выпить.

Я заполнил ей рот остатками коньяка, потом наклонился и страстно прижался к её полным, разбитым, мятым губам. Сисястик выпустила мне в рот тоненькую струйку коньяка. Выпив её, я понял, что держаться дальше нету сил. Схватив девушку под попку, я с рычанием бросил её на стол и зарылся лицом в огромные груди, стал тереться щетиной об их нежнейшую кожу и слизывать с них смешанный с её слюнкой коньяк. Не представляю, что может быть сексуальнее, изысканнее, да и просто приятнее, чем слизывать королевский напиток с роскошных грудей.

Упиваясь ими, я пытался воткнуть в Сисястика член, но что-то мне всё время мешало. Сунув руку ей между ног, я с удивлением обнаружил, что всё это время семихвостка оставалась в её пизде. Отшвырнув плётку на пол, я с размаху вогнал в пизду член по самые яйца. И просто охуел — до чего внутри неё было обалденно — тепло, узко и безумно мокро. Редко доводится трахать настолько возбуждённую женщину. Издав глухой стон, я принялся размашисто, мощно втыкаться в её жаждущую плоть. Интересно, думал тем временем, чтоб отвлечься и подольше не кончать, а что её возбудило? Доминантный самец или собственные истории? Ведь это только сперва кажется, что девушка сочиняет в угоду извращенцу, а на самом деле она выдаёт свои самые стыдные фантазии, иначе откуда всё эти детали, как не из её головы? И насилие здесь — всего лишь повод расслабиться (типа, выбора у меня нет) и не халтурить.

Я вдруг обратил внимание, что животные вопли Сисястика приобрели членораздельность.

— Накажите меня! — вопила она. — Ах, я такая дрянная! Такая грязная! Господин мой! Ударь меня! Ударь!

С наслаждением я принялся хлестать её трепетные титьки, покорные, мотающиеся желеобразно от каждого шлепка. Жаль, до личика не дотянулся — попытался и упал на девушку. Вцепился обеими руками ей в затылок, наклонил её голову и, дыша её дыханием, уставился в её обезумевшие от животного наслаждения глаза. Эти глаза разжигали меня почище её историй. И впившись Сисястику в губы, я яростно долбил хуем пизду, с каждой фрикцией катаясь вперёд-назад на её огромных грудях, словно на пузырях с холодцом. Это было божественно.

Притомившись, вышел из девушки, задрал её ноги к голове, и Сисястик вдруг нырнула в них плечами и скрестила лодышки позади головы. Я обалдел: впервые видел живьём «венскую раковину». В продолговатом овале ног, очертаниями напоминавшем вульву, в кучу собрались все четыре девичьих органа наслаждения: раскрытый анус, набухшая, сочащаяся пиздёшка, огромные, выкаченные на меня сиськи и рот, раскрытый во взволнованном дыхании.

Зарычав, я набросился на них все: воткнув несколько раз в плотную, но нежную, мокрую пизду, я вдавил скользкий член в жопочку, как оказалось, вполне себе влажную, потрахал, наслаждаясь твёрдым, узким колечком сфинктера, движения в котором акцентировалось пустотой позади него, потом сунул Сисястику в рот — совсем другая пустота, очень мокрая, заполнена резвящейся змейкой, а кольцо губ, в отличие от ануса, постоянно меняет нажим и форму, — и, конечно же, занялся сиськами — нежная кожа облегала член и двигалась вместе с ним, воздействие оказывали далёкие, словно облака, перекатывания чего-то навроде желе, перемещавшегося в глубине грудей — слишком изысканно, сейчас мне требовалось чего-нибудь по-жесче, и я вновь воткнулся в пизду. Всё-таки, это плотное обнимающее по всей длине ствола ощущение нравится мне больше всех остальных.

И тут Сисястик сквиртанула. Мне стало очень мокро, и я отскочил. Она визжала и, фонтан за фонтаном, выплёскивала из пизды прозрачную влагу далеко на пол. Наконец, по телу девушки прошла волна дрожи, и она затихла. Через секунду испуганно посмотрела на меня:

— Что со мной случилось? Я описилась?

С кривой улыбкой я провёл двумя пальцами ей по половой щели и сунул эти пальцы Сисястику в рот.

— Это похоже на мочу?

— Нет...

— Ты не описилась. Ты испытала лучший оргазм в своей жизни.

Губы Сисястика дрогнули в слабой улыбке.

— Это... правда, — прошептала она.

— Конечно, правда! А теперь посмотри, что ты наделала.

Я обвёл рукой залитый её выделениями пол.

— Ох, — она вскочила на ноги, закачалась, ухватившись за стол, чтоб не упасть. — Простите, Павел Павлович, я немедленно всё приберу!

Она упала на карачки, схватила свой пиджак и принялась протирать пол, красиво оттопырив исполосованную попу. Половые губки так и не сомкнулись, разъёбанная мной пизда зияла влажной багровой дырой. А над ней беззастенчиво предлагал себя раскрытый анус. Я больше не желал сдерживаться, да и смысла не было — девочку я-таки кончил, причём, феерически. Так что подскочил к ней и засадил в жопу по самые яйца.

Охнув, Сисястик уткнулась лицом в лужу собственных выделений. Я долбил её, и от моих ударов, она возила по залитому полу щекой и грудями, роскошный золотой хвост тут же трепался в ещё одной луже. Девушка даже не кричала, просто выла по-звериному и тряслась в полиоргазме. При каждой фрикции яйца лупили о пиздёнку, о вывороченные мокрые губки, словно Сисястик целовала мои яйца своей пиздой в благодарность за каждый толчок. Тугая волна наслаждения томительно, словно рождающийся взрыв поднималась из паха мне в голову, член разбухал, разбухал, разбухал... Вдруг Сисястик с пола посмотрела на меня, и столько пронзительной беспомощности, сломленности, покорности было в её взгляде, в бессильно приоткрытых мятых губах, в тонкой обнажённой шейке, что меня накрыло. Завыв, я воткнулся в неё на всю глубину и затрясся, чувствуя, как, пульсируя, облегчается мой член. Голова закружилась, я качнулся назад, и обратное движение ствола и головки члена через узкое кольцо сисястиковой жопки вызвало вторую волну оргазма. Схватив член в руку, я выстрелил густой белой струёй ей в промежность, на открытую жопкину дыру, на вывороченные половые губки, и со стоном облегчения повалился на кожаный диван. Сисястик осталась на полу в той же позе — щекой в луже, жопой кверху. По телу её пробегали волны дрожи, лицо, обращенное ко мне, транслировало только опустошённость, из жопки вытекала сперма и неторопливо стекала по щели между усталыми мясистыми губами пизды.

— Залетишь, — сказал я.

Так же отстранённо Сисястик завела всё ещё скованные руки себе между ляжек и стала доставать из себя сперму. Первую порцию она попыталась вытереть о волосы, но ничего не получилось — они были мокрыми. Тупо посмотрев на измазанные ладони, на нити спермы, провисшие между разведёнными пальцами, она вздохнула и тщательно облизала руки. Дальше пошло быстрее. Удовлетворённый и расслабленный, я с благостной улыбкой наблюдал, как красивая девушка подтирается и кушает мою сперму, вытекающую из её собственной жопы. Что может быть трогательней? Какая признательность может выглядеть ярче?

Почистившись, Сисястик долгим взглядом уставилась на мой сникающий натруженный пенис. На головке выступили последние капельки семени. Девушка скользнула ко мне, положила голову мне на бёдра и, как вялую сосиску, взяла в рот мой член. Я гладил её по исхлёстанным пылающим щекам и любовно смотрел на измазанную спермой прядь волос, лежащую на скуле, словно жемчужная нить, чувствуя при этом, как ловкими движениями языка она вылизывает изнанку моей крайней плоти.

— Виктория Степановна, с завтрашнего дня — вы мой зам по учебной работе. Методика ваша понятна и очень эффективна.

Сисястик вытаращилась на меня, даже на секунду член сосать перестала, а потом и вовсе вытолкала его языком изо рта:

— Это же враки всё! — воскликнула она. — Это же пацаны выдумывают!

— Да мне пофиг. Либо ты это делаешь, и оно работает, либо они об этом мечтают, и это будет работать. Ты, главное, отчитываться передо мной не забывай. Каждую пятницу, после работы, форма одежды — сексуальная.

— Слушаюсь, Павел Павлович, — она села передо мной на пяточки, сложив скованные руки меж сомкнутых коленей, и склонила голову в японской позе покорности.

— Да, спецоборудование — ну, там, анальные шарики, втулки, прищепки — купишь сама.

— Сама?!

— Из гигиенических соображений. Не буду же я вас, блядей, всех одним и тем же фаллоимитатором тыкать.

— Слушаюсь, Павел Павлович. Я могу быть свободна?

Вытащив из кармана брюк ключ, я снял с неё наручники.

— Иди, Сисястик.

Она поднялась на подкашивающихся ногах, оглядела лохмотья вокруг пояса — во что превратилось её платье — стянула, скомкала и бросила в корзину для бумаг. Подняла с пола пиджак, критично его осмотрела. Измятый, весь изгвазданный биологическими жидкостями, без пуговиц... еtаlеs.оrg Но выбора не было. Сисястик надела пиджак, запахнула его и гордо пошла к выходу.

Остановилась у самых дверей, за которыми неестественно тихо притаилась большая перемена.

— Павел Павлович, вам больше кольца нравятся или висюльки со стразами?

— В смысле? — не понял я.

— Ну, я сейчас по вашему желанию еду пирсинг сосков колоть, вот и думаю — кольца или висюльки...

***

Наша афера продержалась до выпускных экзаменов. Двоечники-то подтянулись, но вот осатаневшие от ревности и зависти отличники, лишённые сисечных бонусов, нажаловались родителям. Нас с Сисястиком попёрли с работы. Ей к тому же грозил срок за совращение малолетних, но пацаны, молодцы, ушли в глухую несознанку, и обвинение развалилось. Возможно, роль сыграло и то, что в процессе следствия Сисястик соблазнила генерального прокурора и удачно выскочила за него замуж. Я же не мог никуда пристроиться и полгода работал дворником. Потом, доведённый нищетой до крайнего отчаяния, устроился в закрытый БДСМ-клуб для гомосексуалистов. Здесь я работаю в туалете «полоскалкой». Оказывается, я так мало о себе знал! Передо мной открылась целая вселенная...